С чем пришла, красивая, к цыганке? Парня приворожить, разлучницу наказать – много вас таких ко мне весной бегает, да осенью не все радуются…

Слышала я от стариков, будто были раньше мы птицами. Горькая эта сказка. У кого в голове ум есть, тот её так понимает: не каждое добро впрок идёт, и не всё то лучше, что лучше. Но сказку я тебе рассказывать не стану, а послушай-ка вот, бриллиантовая моя, чистую правду про то, как жили в нашем таборе подружки-красавицы, Риста и Геда их звали. Риста была весёлая да ласковая, лицом бела, волосом черна – ласточка проворная, кто ни посмотрит – улыбнётся. Геда уродилась вся как горе темная, сухая, а глаза зелёные, что у кота. Риста плясать была мастерица, Геда песней всю душу вынимала, бывало, запоет – к шатру её весь табор сходится, у кого какие дела – бросят… колдовской голос был. Про Геду эту говорили, будто ведьмин подкидыш она. О-о, голубка, ведьмы частенько воруют младенцев, своих взамен оставляют, и много от них людям беды. Про то, как уберечься от такого я тебе после скажу, ты положи пока своё колечко сюда, на платок, чтоб не забыть… Да, так вот и жили Риста и Геда, словно ясная зорька да темная ночь, всегда-то они рядом, всегда-то неразлучны. Подросли, невестами стали. Парни, конечно, больше на Ристу смотрели, но и непугливых тоже хватало, тех, что хоть к чёртовой внучке посвататься готовы, была бы только удачлива. А удача у Геды в рукавах сидела – лучше старухи гадала да ворожила… Ох, гляжу – загорелись у тебя, золотая, ясные глазки! Всё видит цыганка: про судьбу свою узнать хочешь да у лучшей гадалки, уж конечно. Будет тебе и про судьбу рассказ, а чтоб правдив был – ты бусы, которые на шее носишь, дай мне в руку недолго подержать да слушай, как дальше было.

Раз заночевали мы на лесной поляне, над быстрой рекой, на высоком берегу. Э, девушка, во дворце у короля такой красоты нет, свободы такой не бывало… не шумит сосна на круче, камни на перекате не поют, и небо закатное дорогими коврами не заменишь… Вот, помню, распрягли коней, поставили мужчины шатры, женщины костры развели, варевом запахло. Ушло солнышко за лес, а тут и гости в таборе объявились: незнакомые цыгане, да на каких конях! Ай, что за кони, слов таких ещё не придумали, чтоб рассказать тебе о них – демоны, а не кони! А среди тех цыган был удалец один – баро мурш, богатырь да красавец, истинно погибель девичья. Волос рыжий у него в чёрных кудрях посверкивал, а то верная примета: рядом не стой, обожжёшься… Пока закат тлел, вели гости беседу со стариками, как по обычаю полагается, а ночь настала – взвились до неба огни, полилось вино, гитары зазвенели, бубны застучали – гуляй, ромалэ, пока живы! Девки молодые в круг выскакивают, пляшут примерно, и каждая так и норовит мимо красивого гостя в танце пройти, себя получше показать.

Но куда им, бедным, до Ристы! Та как изогнулась, как забила плечами, как пошла частой дробью – чисто пламя жаркое горит, что ты! Ну, тут, дело ясное, не усидел парень на месте, вышел в круг. Эх, хороша пара была… хороша… Пляску закончив, кинулся молодец к вожаку нашему, при всех просить Ристу в жёны, клялся за то всё отдать, что родители её пожелают. А родители что ж, они разве против? Видели ведь – полюбился дочери красавец удалой и не беден он и закон знает, почему бы не сговориться. И сговорились в тот же час. Просил отец Ристы за девушку коня, да монет золотых, да свадьбу на три дня, коли честна дева окажется. Ударили по рукам, выпили за просватанных... Свадьбу цыганскую собрать – дело нескорое, пока ещё будет, а ночь та лишь начиналась. Пили да ели, играли да плясали, коней сравнивали, меняться обещались.

Но вот взошла над табором полная Луна. Притихли цыгане, утомились. И тут голос колдовской над поляной поплыл – запела Геда, и скрипка песню подхватила, понесла в небо. Наши цыгане уж на что привычны были, а и тех проняло, уж и не девки – мужики со старухами слезами залились, и казалось нам, будто и река умолкла, и лес шуметь перестал, слушать бы и слушать ту песню… Ох, ясная ты моя, как же пела Геда тогда! И пропал, совсем пропал заезжий парень. Перестал через костер Ристу свою выглядывать, на другую глаз положил. А Геда, чтоб тебе знать, сиротой была, умерли её мать-отец от болезни в одну зиму, в семье брата матери росла. Конечно, родная кровь, но всё ж не так строго девку держали, как по закону положено: тут за своими бы доглядеть. И тоже сказать – побаивались немного, ну как и впрямь ведьмин подкидыш. Как там на деле было – не знаю, но приворожила чертовка чужого жениха, как есть околдовала, сам не свой он сделался… Догорели костры, разошлись цыгане по шатрам. Одна Луна и видела, что дальше случилось. Как рассвело, встали цыганки – на промысел идти. И полетел над табором крик: пропала Риста-красавица, а шаль её в реке под высоким бережком в воде полощется, за кусты запуталась. Подхватились люди – а и гостей нет, и коней их нет, а на дороге следы волчьих лап, и ни единой подковы не отпечаталось…

Поняли тогда, кто к нам приходил, да поздно. А Геда с ними в ту ночь убежала, видели её с тех пор один только раз. Отец мой видел, он её матери братом был. Тоже ночь стояла, и Луна полная светила. Отец не ложился, собирался до света в город коней гнать. В глухой волчий час сморил его сон, спит он, и кажется ему, что сидит у костра дочь приёмная, на руках ребёнка держит и тихо песню поёт, словно навек прощается. Хотел отец заговорить, да тут и проснулся. Тишина кругом, а у костра потухшего младенец, в шаль знакомую завернутый, лежит… И ясно стало, что умерла Геда, покойницей к родному шатру пришла и ребёнка оставила. Вот как было, ягодка. Нет, что ты, конечно не бросили. Братом мне вырос сын Геды. Да не бойся, хороший парень… сама вот посмотри. Эй, Вайда, братец! Подбрось-ка веток в костёр, темнеет уже!

Ай, девушка, куда ты?! Эй, колечко-то оставила, эй! Да кошелёк, смотрю, тоже обронила! Вайда, ты бы сбегал за ней, вернул… ну чего смеешься, бэнг шингэца, чего зубы скалишь?! Вот скажут потом, что цыганка все у бедной девки покрала – не обрадуемся… Ай, да ну и ладно. Гуляй, ромалэ, пока живы ещё…